Текст песни "Хрусталь и жемчуг", Вера Полозкова и Eduard Konovalov (Эдуард Коновалов)

Избранная критика треков музыкальных чартов и поиск
по сайту

Вот кофе, и не думай ни о чём.
Тот молод здесь, кто лучше освещён.
Официант насвистывает Верди.
Вот бровь моста, вот колокольни клюв.
Вот сваи троеперстием сомкнув,
Вода поёт преодоленье смерти.
Бельё пестрит. Глициния цветёт.
Соединяя этот мир и тот,
Свет за монетку щёлкает над фреской.
Пасхальная Венеция, цинга
Твои фасады жрёт и берега
И всякую морщинку чертит резкой,
Но погляди: ведь ты затмила всех.
В проулках тишь, на набережной смех,
А к белому приносят сыр скаморца.
И пена яркая обходит катер вдоль,
Как седина лукавая, как соль
В кудрях тяжёлых средиземноморца.

Я не бедствую, — Стефано говорит, — не бедствую, —
Жую зелень морскую да кожуру небесную:
Есть ещё забегаловка на Фондамента-Нани:
Полторы монеты за бутерброд с тунцом.
Там таким утешенье: с мятым сухим лицом
И дырой в кармане
Я не сетую, — он утверждает, — я себя даже радую —
Я повсюду ношу с собой фляжку с граппою:
В клетчатой жилетке ли, в пиджаке ли.
Четверть века назад мой друг, докторам назло,
Делал также, пока сердечко не отвезло
Бедолагу на Сан-Микеле.
Это была опера, девочка, как он пил, это был балет
его:
Жалко, ты никогда не увидишь этого, —
Только и успевали бросать на поднос закуски.
А потом зашёл — его нет, и после зашёл — всё нет.
А поэт ли он был, не знаю, разве поэт?
Чёрт его разберёт по-русски.

Круши меня, как пленника, влеки:
Оббитые о мрамор каблуки
Я каждый вечер стаскиваю с воем —
Все причаститься, жадные, как псы,
Твоей больной съезжаются красы,
И самый воздух хочет быть присвоен
Над стенами, исстроганными сплошь,
Но ты им ничего не отдаёшь:
Ни камушка, ни отблеска, ни плача.
Подсвечники, колечки из стекла, —
Но как купить, какою ты была,
Какой ещё цвела, как у карпаччо:
Персидские ковры через балкон,
Веснушчатые бюсты из окон
И драчуны на Понте деи Пуньи;
Но мы глядим, голодные, как псы —
И тут сквозь нас идут твои купцы,
И карлики, и мавры, и колдуньи.

Хоть мы, как царства, снесены
С поверхности земли,
Мы всё ещё умеем сны
И видим корабли

Небесные матросы в нас,
Запрятанные вглубь,
Поют, не открывая глаз,
Не размыкая губ

Созвездия ещё лежат,
Как будто мы юны
Зрачок божественный прижат
К отверстию луны

Хоть мы распороты, как сеть,
Мы из своей норы
Способны вспоминать и петь
И сочинять миры

И как обходчики путей,
Ходить через века.
И говорить через детей
На предках языка.

Хоть памятники нас мертвят,
Мы тут из-под руки
Глядим, как в пальмовых ветвях
Снуют бурундуки

И льются мёд и куркума
Из солнечной трубы -
На наши стёртые дома,
Невидимые лбы.

Хрусталь и жемчуг от морозов,
И аметист
Твой Петербург смотри как розов
И золотист.

Кто заводи обводит чёрным,
Синит снега -
Куинджи или Уильям Тёрнер
Или Дега?

На юг, как племена живые,
Бредут дымы
И вот, окликнуты впервые,
Застыли мы.

Как дети, бросившие игры
На полчаса,
Чтобы узнать: снега воздвигли
И небеса.

Наладили метель из сказки
И фонари
Ступай, дитя, и пробуй связки:
Благодари.

Старая гвардия, вечная отрада моих очей,
Собирается к девяти, что бы ни случилось
Церемонно здоровается со мной, и, сама учтивость,
Я ношу ей закуски, сок и масала-чай
Заклинатели бесов, опальные королевичи и
глотательницы огня,
Толкователи шрамов, поэты, ересиархи:
Опаляют длинные косяки на свечном огарке,
Пересмеиваются, поглядывая на меня
Это край континента: в двухстах шагах, невообразим,
Океан, и все звуки жертвуются прибою
Я люблю послушать, как он беседует сам с собою
Я работаю здесь четырнадцать долгих зим
— Эти вот накурятся, Пэт, и что может быть мерзей:
Ходят поглядеть, как я сплю, похихикать, два идиота.
— В нашем возрасте, детка, это уже забота:
Проверять по ночам, кто жив из твоих друзей
Говорят, у них были дворцы с добром — не
пересчитаешь вдесятером,
И в лицо их не узнавали только слепые.
— Исполняешь желания, Падмакар?
— Вообще любые.
— Тогда чаю с мёдом и имбирем.

Связь мерцает. Контакт искрит.
Падая, ветки кокосов кровлю
Крошат вдребезги, как бисквит.
Вещи не подлежат контролю.
Мы, заводы большой вины,
В Индии спасены.

Дом почуешь за двадцать ям.
В дом заходят гекконы, мыши.
Сахар нравится муравьям.
Ворон грает с утра на крыше.
Хриплый кашель соседа слышен
Так, как будто он спит в мешке
Прямо в твоей башке.

То, как переживаешь грязь,
Как бежишь её - главный вызов.
Как уйдёшь в неё, матерясь,
Как её разгадаешь, вызнав:
Псы, коровы, жуки - цари.
Грязь у тебя внутри.

Как стыдишься своих темнот,
Нетерпимый к чужим помоям:
Индия лечит мгновенно от
Ложных эго, дерьмом и морем.
Всюду бог. Ты его омоним.
Это - храмы и алтари.
И - у тебя внутри.

Всё изведай и отрази,
Всё, что здесь вызывает ярость:
Разгляди на свету, вблизи,
Как чудесное состоялось:
Вот растаскивают усталость,
Яд гордыни, яд нелюбви
Мыши и муравьи.

Это принцип. Ты ни при чём.
Тот, кто вечно был виноватым,
Ощущает, что вдруг прощён.
Он услышан. Он только атом:
В два сосновых ствола охватом,
Вооружившийся до бровей
Бешеный муравей

Бог начнёт с твоего лица,
Как поедешь в тук-туке с рикшей,
Как увидишь кокос, возникший
В шаге от твоего крыльца:
Он найдёт тебя, стервеца,
Он как молнией голубой
Вспыхнет перед тобой.